Обворожительная харизма, уникальный тембр голоса и врождённый аристократизм Гульфайрус Исмаиловой завораживали всех: и тех, кто знал и дружил с ней лично, и тех, кто просто встречал её на улицах любимого ею города Алма-Аты, останавливаясь и оборачиваясь ей вслед, ослепленные её божественной красотой. 15 декабря этой выдающейся женщине исполнилось бы 93 года.
Она прожила яркую жизнь, насыщенную невероятными событиями, встречами, поездками и творческими достижениями в живописи, театре и кино. Она была одарена разнообразными талантами и подарила культуре Советского Союза и Казахстана произведения, ставшие национальным достоянием.
Её волшебный портретный триптих Шары Жиенкуловой, Шолпан Джандарбековой и Куляш Байсеитовой, напитанный её трепетной любовью к этим одареннейшим женщинам и заряженным школой русской живописи, сделал эти произведения шедеврами. Ничья рука пока не смогла создать более волшебные и возвышенные женские образы в казахском изобразительном искусстве, чем маленькая, натруженная рука Гульфайрус.
Интервью об этой выдающейся женщине для ИА «NewTimes.kz» взяла её племянница, художница Зитта Султанбаева у поэтессы, журналиста, члена союза писателей РК Любовь Константиновны Шашковой, записавшей под диктовку Гульфайрус Мансуровны книгу её жизни.
— Любовь Константиновна, расскажите о вашей первой встрече?
— Мы познакомились с Гульфайрус Мансуровной Исмаиловой в 1983-1984 году, шла подготовка к декаде российской культуры в Алматы, большие программы к ней готовились литературной редакцией Казахского радио. У нас выступали казахский классик Абдильда Тажибаев, друживший с Ярославом Смеляковым, секретари союза писателей по международным связям Саин Муратбеков и Аким Тарази, бывший и секретарем союза кинематографистов, народный художник республики Сахи Романов, учившийся в интернате при Третьяковке.
И вот в студию должна была прийти Руфь Тамарина, фронтовичка, выпускница предвоенного Литинститута, о книгах которой тепло писали Борис Слуцкий, Михаил Луконин, блестящий переводчик поэмы «Кулагер» Ильяса Жансугурова. И я спросила у Руфи, не позвать ли нам для компании кого-нибудь из певиц или художниц. И мудрая Руфь, моя литературная мама после первого республиканского совещания молодых писателей 1976 года, сказала: «Позовем Гульфайрус! Это тебе на всю жизнь пригодится! Она же окончила Ленинградскую академию, училась с Ильей Глазуновым…»
После записи Гульфайрус пригласила нас к себе в мастерскую, которая находилась на Панфилова — Октябрьской, они получали эту большую мастерскую вместе с Евгением Матвеевичем Сидоркиным, его не стало 30 сентября 1982 года. Наверное, Гульфайрус Мансуровне неуютно там было бывать одной (её сын Вадим ещё учился в Ленинграде).
Да, собственно, все эти два-три года она усиленно работала в оперном театре — ставила «Петербургский вальс» памяти Сидоркина, последний свой спектакль в театре, где 17 лет была главным художником.
Мы пошли пешком вниз по Мира (Желтоксан), повернули к библиотеке, потом мимо Лермонтовского театра по улице Байсеитовой. И тут налетел лёгкий алматинский летний дождик… «Это знак, — рассмеялась Гуля, — свернем-ка в «Театралку», передохнем». От той поры осталась строчка ненаписанного стихотворения «В кафе Театральном мы пьём золотые коктейли…», а позже и стихотворение, посвященное Гульфайрус:
Гульфайрус Исмаилова, Богом данный художник,
Помните ли вы, что хотели писать мой портрет
В распашной краплаковой кофте,
С рыжими распущенными волосами,
В июньских струях неожиданного дождя…
Мы выходили из кафе Театрального,
Из-под его тенистых дерев.
Тогда я впервые попала в их мастерскую, хотя с работами обоих художников была знакома, и если с великолепным «театральным» триптихом Гульфайрус — Шара, Шолпан, Куляш — по музею им. Кастеева, то Сидоркина открыла сама в Темиртауском выставочном зале.
«Это Женичкина кружка», — сказала Гуля, подвигая к нам объёмную белую фарфоровую кружку с золотым ободочком, у меня дома была такая чайная пара, только эта кружка была треснута вдоль ручки. «Надо же, — подумала я, — художника нет, а кружка жива». Я была молода, и это была одна из первых горьких потерь, потрясших весь город. Ведь Сидоркину было чуть за 50, и совсем недавно мне довелось видеть знаменитого мэтра в первом ряду театра Ауэзова, где он был в жюри фестиваля «Жигер», а я была участницей и лауреатом...
В 1987 году Гульфайрус Мансуровна получила звание народного художника республики, звания заслуженных деятелей искусств КазССР получили Борис Пак, Альберт Гурьев, друзья собрались в мастерской Альберта Анатольевича, пригласили Гульфайрус Мансуровну. Были Адиль Рахманов, Салихетдин Айтбаев, Аскар Сулейменов. В этих домах рядом с новыми мастерскими на Весновке-Есентай жило много художников и писателей. Я пошла проводить Гульфайрус Мансуровну на их пятый этаж, впервые приглашенная в её дом. Это было 25 лет назад… Руфь Тамарина оказалась права: наша первая встреча растянулась на всю жизнь.
— Говорят, в тяжелые 90-е годы Гульфайрус Исмаилова была вынуждена продавать свои работы за 100 долларов?
— Годы развала Советского Союза, экономической стагнации и хаоса больнее всего ударили по творческим людям. Издательства обанкротились, худфонда не стало, выставки музеями практически не проводились, творческие союзы один за другим теряли свои здания, уплывавшие к ушлым арендаторам. Никому не нужные картины грузовиками вывозили из союза художников (как потом выяснилось, очень даже кому-то пригодившиеся). А ещё шоковое, по сути, обнуление вкладов на сберкнижках.
Известные художники неплохо зарабатывали — монументалисты, книжные графики, работы закупал худфонд. Это очень людей деморализовало тогда. С этим нелегко было справиться. Мне кажется, люди уходили не от болезней, а от какой-то безысходности, невозможности встроиться в дикий капитализм, обрушившийся на их творческие души. Аскар Сулейменов, Жанатай Шарденов, Салихитдин Айтбаев, Токболат Тогусбаев, Бахтияр Табиев… Какие невосполнимые потери для национальной культуры!
Гульфайрус Исмаилова выстояла. Рядом был сын — Вадим Сидоркин, ещё только искавший себя в искусстве. А она обещала мужу выучить его и сделать художником.